Сценическая композиция повести Н. В. Гоголя сделана режиссером Русланом Кудашовым с большим уважением к сюжету и тексту автора. Однако осмысление темы, трактовка событий, оценка судьбы героя и, главное, ее итога дает возможность увидеть загадочный гоголевский сюжет в ином, непривычном, даже неожиданном ракурсе.
Свет и тьма сопутствуют человеку от рождения до смерти, окружают его, составляя два мира, смыкающихся и размыкающихся между собой. Ареной борьбы этих двух начал всегда является человеческая душа.
Н.В. Гоголь утверждал первоначально, что в основе «Вия» лежит народное предание, но, главное в ней не смысл предания, а психологический мотив, и мотив этот – страх. И в центре этих страхов в спектакле, как и у Н. Гоголя, стоит фигура главного героя – ученого, книжного, отнюдь не трусливого человека философа Хомы Брута. Именно он подвергается испытанию страхом и не выдерживает его.
Кто же ставит Хому Брута перед необходимостью этого искуса, заставляет и его, и зрителей стать участниками необычной, даже трагической игры? Это становится понятным из некоего пролога спектакля – заговора темных сил. Черти, поименованные в сценарии, как «Вожатый», «Канцелярист» и «Шестерка», овладевают пространством забытой церкви, которая становится своего рода аномальной зоной, «черной дырой» для заблудших душ. И именно молодой, сильный и беспечный Хома Брут попадает в эту ловушку.
Жанр спектакля определен его создателями как «хроника падения одной души», и последующие события четко фиксируют этапы этого падения. Спаивая, шантажируя, меняя обличие, запугивая Хому, черти не оставляют ему возможности прийти в себя, осознать происходящее, делают его участником дьявольского маскарада, заставляя переживать одно событие за другим в их фатальной смене. Идет жестокое сражение за живую душу. Мир тьмы вооружен на уровне духа (страх сменяется ужасом, ужас – смятением и тоской, теряется граница между реальностью и нереальностью). Все знаки мира неживого – куклы, маски, тени – инструменты власти темных сил. Совершители дьявольского представления стремятся захватить и опустошить душу, не оставив в ней ни одного живого чувства, кроме ужаса и подчинения. И Хома Брут, сильный и бесстрашный, поседел от ужасов чертовской фантасмагории и пал без дыхания перед чудовищем с железными веками.
Каков же итог? Пропал, оттого, что побоялся (как у Гоголя) или оттого, что читал, «как попало», молитвы? Или чужие заклинания слабее собственных покаянных слов? Или жил «без божеств»?…
Показав душевное состояние героя, аналитические выводы Гоголь оставляет за читателем.
А создатели спектакля?
Ответить на этот вопрос – значило бы лишить зрителей права самостоятельной оценки увиденного. Подсказывать в таких случаях не полагается.