Подворье Свято-Троицкого Александра Свирского мужского монастыря

🕊 Когда человек перестает молиться, удаляется от Бога и становится, как вол: работает, ест, спит. И чем больше он удаляется от Бога, тем хуже становится. Сердце охлаждается, и потом он уже совсем не может молиться. Чтобы прийти в себя, сердце должно смягчиться, обратиться к покаянию, умилиться. преподобный Паисий Святогорец 🕊

Общение между живыми и мертвыми смертью не разрушается. Архимандрит Кирилл (Павлов) 🕊

Отец Гавриил (Игошкин) так говорил об исправлении человеческой жизни: – Если в дорожную сумку мы положим острые и режущие предметы, ножи, вилки, шила, иголки, гвозди, разбитые стекла, железки, черепки, они, переполнив сумку, порвут ее, поколют и порежут. Чтобы сохранить сумку, необходимо ее освободить, выбросить из нее все острое. То же происходит и с нашим сердцем: страсти, пороки, грехи, беззакония, злоба, вражда и ненависть, которыми наполнены наши сердца, рвут его на части. Заставляют человека страдать, мучиться совестью. Сама жизнь побуждает нас к покаянию, выкинуть из сердца покаянием мучащие его беззакония, выкинуть из сердца чистосердечной исповедью всю греховную скверну, как острые режущие предметы, причиняющие боль и страдания. И в сердце войдет покой. 🌿

Я — студентка медицинского колледжа. С детства мечтала быть врачом, помогать людям, однако оказалось, что мир совсем не такой прекрасный, каким иногда представляется. Два месяца назад наша группа проходила учебную практику в гинекологическом отделении городской больницы. Вот тогда и довелось мне присутствовать на аборте. Я никогда не была сторонником абортов — наоборот! Да и все мои однокурсницы хором говорили, что это убийство, грех и т.д. Наш учитель по гинекологии много раз акцентировал внимание на вреде аборта для организма женщины, приводил современную статистику по этой теме. Поэтому для меня вопроса, допустимо это или нет, даже не возникало. Так получилось, что мы с подругой оказались в перевязочном кабинете, когда туда вошла молодая женщина и два врача. Никакой мысли относительно аборта у нас не возникло, ведь только что мы помогали медсестре перевязывать девушку после операции. Я спокойно меняла перчатки, пока молодая, лет тридцати, врач расспрашивала пациентку: – Тебе сколько лет? Двадцать три? И уже второй! «Вот, уже ждёт второго ребёнка, – подумалось мне. – Интересно, что привело её к врачу?» – Послушай, Маша, – сказала, тем временем, врач, обращаясь к девушке. – Тебя же предупреждали об осложнениях в женской консультации? И эндометрит может быть, и привычное невынашивание. Знаешь об этом? – Да, знаю, – ответила девушка. Тут до нас с подругой наконец-то дошло, куда мы попали. Я знаю себя, я могла бы уйти (конечно, предварительно разругавшись с врачом, резко сказав всё, что я об этом думаю), я считала себя смелой, не раз давала отпор старшим. Но оказалось, что я – последняя трусиха. Я продолжала стоять в кабинете как вкопанная, подруга тоже не шевелилась. Между тем врач надевала перчатки, медсестра раскладывала инструменты. Наконец вошла врач-анестезиолог. Она быстро сделала укол в вену и подключила к игле капельницу. – Держи иглу, – приказала она моей подруге, а сама отошла к окну. А дальше... А что дальше? Почему-то следующие двадцать минут будто бы стерлись из моей памяти. Помню какие-то обрывки фраз, голоса. И ещё помню кровь. Много крови. Все это так противно, мерзко... Это был страшный кошмар. Я поймала себя на мысли, что если бы ребёнку было бы не три месяца, а три года, нас бы посадили за его убийство. Почему же можно убивать неродившихся детей?! В конце «операции» что-то пошло не так. – Чёрт, не могу всё выскрести, – прошептала врач. И уже громко сказала: – Быстрей зовите заведующую. Зав. отделением пришла быстро. – Сейчас посмотрим, что случилось, – с улыбкой произнесла она, наспех одевая перчатки. – Ну-ка, подержи зеркало, – обратилась она ко мне. Выбора у меня не осталось. Пришлось держать зеркало. Именно тогда я поймала себя на мысли, что я теперь не наблюдатель, а соучастница убийства. «Да нет, нет, – пронеслась в голове убаюкивающая совесть мысль, – ты же ничего не делаешь». В это время девушка стала отходить от наркоза. Врач торопилась. – Похоже на крайнее прикрепление плаценты, – сказала она, вытирая рукой лоб, – Да, дело не очень хорошо. Я всё ещё держала зеркало. Понимала, что кровь, текущая по моей руке, – это кровь малыша, который ещё полчаса назад был жив. И так хотел жить. – Когда очнётся, скажите, что операция была тяжёлая, – обратилась врач к медсестре. И уже тише добавила: – Дай Бог, ещё родит. Не знаю. Дорога от больницы до моего дома занимает тридцать минут. Всё это время я сидела в автобусе и плакала. Мне было всё равно, что на меня смотрят люди, мне вообще было всё равно. «Мы убили его», – эта мысль не давала покоя ни на секунду. В этот же день я пошла в церковь на исповедь. Народу было много. Впереди меня стояли бабушки и, разговаривая друг с другом, смеялись. Я думала: «Какие же они счастливые, какие счастливые...» После исповеди сразу стало легче. Я знаю, что Господь прощает всех, приходящих к Нему с покаянным сердцем, но я никогда не смогу простить себя. Никогда. Пишу эти строки и плачу. Но на этом моя история не закончилась. Можно сказать, что она только началась. Девчонки из группы решили расспросить меня о подробностях. Это было уже через несколько недель. Я резко ответила, что если они хотят посмотреть на убийство, пусть идут, а я больше не хочу участвовать в этом безумии. Но что тут началось! На меня посыпались обвинения: «Да ты же врач, это твоя работа!» Убивать?! Я не для этого пошла в медицинский. «Что в этом такого, это медицинская операция!» Но они же знают, что у ребёнка с 21 дня бьётся сердце! Ничего себе «операция»! И самая шокирующая фраза: «Интересно посмотреть на аборт с медицинской точки зрения». Что это за «точка» такая?! Вот у женщины есть права: её спрашивают, точно ли она согласна делать аборт, а ребёнка-то кто спросил?! Где его права? Его права заменены «точкой зрения». Ещё надо отметить, что однокурсницы перестали со мной общаться. Им кажется, что я «зря пошла в медицину», я её «не принимаю». Даже здороваться перестали. Я этого никак не ожидала. Что случилось с ними, понять не могу. Возможно, они считают, что если связаны с медициной, то во всём должны её оправдывать. Но это же глупо! И почему мне стыдно за свой поступок, а врачам, женщинам-убийцам, да и моим бывшим подругам – нет?! Недавно наткнулась в интернете на статью о лётчике, управлявшем самолётом, производившим разведку над Хиросимой перед тем, как на город была сброшена атомная бомба. После этого он не знал, как жить дальше. Его называли героем, о нём снимали фильмы, а он убеждал мир, что является преступником. Его не понимали, называли сумасшедшим, и, в конце концов, отправили в психушку, только бы он перестал обличать это преступление. К чему это я? Просто иногда мне кажется, что в нашем обществе с нормальным человеком происходит что-то подобное. Когда людям пытаешься открыть глаза на заведомо явное зло, а в ответ тебе только презрительно улыбаются, как это можно назвать?! Когда преступление называется не преступлением, а добром, необходимостью? Когда несколько миллионов убийств наших детей в год – это просто «операция»?! Один из святых Отцов сказал: «Перед концом мир сойдёт с ума». Если так, я желаю остаться для него сумасшедшей. Пусть это трудно, но это честно. И перед собой, и пред Богом.

☦ Тихвинская икона Божией Матери вновь в своей родной Обители! ☦